Солонка, бабушка и оскар нимейер

Автор: Екатерина Семихатова

Архитектор Оскар Нимейер прожил не только восхитительную, но и удивительно длинную жизнь. Он умер в декабре этого года в возрасте 104 лет. Впрочем, это известие вдохновило меня не на мысли о вкладе великого бразильца в мировую архитектуру, а на воспоминания о моей бабушке.

Она тоже была архитектором и тоже прожила 104 года. Она любила изящество и красоту, и я их тоже полюбила. Я хорошо помню ее рассказы об их дореволюционнном доме и семейном укладе. О волшебных коробках со шляпами и нарядами, которые присылали из Парижа ее маме… О том, что по понедельникам и средам все в семье говорили по-французски, а по вторникам и четвергам по-немецки. И так далее.

Особым местом ее и теперь моих воспоминаний была… солонка. Именно она стала для меня аллегорией аристократического быта: мифического в сознании советского ребенка. Маленькая изящная хрустальная солонка в серебре. Меня, ребенка, привлекал ее масштаб и форма – она была чуть ли не единственным предметом сервировки, который был моего, игрушечного размера. Бабуля объясняла мне, что соль из солонки нужно насыпать ТОЛЬКО СПЕЦИАЛЬНОЙ ложечкой и никак иначе. В крайнем случае, если «на дворе война», соль из солонки можно зачерпнуть кончиком ножа. В этот момент она дотрагивалась до серебряной ложечки безупречной формы, которая покоилась в солонке как «принцесса на горошине» в перине и предназначалась только для этой солонки и ни для чего иного. Мне даже в голову не могли прийти такие святотатства, как что-нибудь размешать ею или облизать ее!!!

Бабушка рассказывала мне, что когда она была ребенком, как я, за большим обеденным столом у каждого стояла своя солонка. Никто и никогда не пользовался общей! Такого предмета в сервировке просто не существовало. Да, это было так же невозможно, как кому-то из детей заговорить за столом первым или шалить в присутствии родителей. Я неизменно после таких историй погружалась в мечты-зарисовки о бабулином детстве. Ее неохотные рассказы о принадлежности к запретному классу делали меня соучастницей ее воспоминаний. У нас была общая тайна. Мое воображение по ее рассказам дорисовывало почти сказочные образы нянек, бонн и гувернанток, горничных, кухарок, кучера. Анфиладу комнат в их доме. Кабинет отца с огромным письменным столом и напольными часами-курантами. И гостиную, когда в Рождественский вечер в 8 часов открывались высокие двойные двери и все пятеро детей (сестры и брат бабули), а также ребятишки всех домашних слуг входили в парадный зал и замирали перед огромной сверкающей елкой, со свечами, подвешенными на ниточках грецкими орехами завернутыми в листики сусального золота (о Боже!). А под елкой их ждали подарки. Родители, то есть, мои прабабушка и прадедушка, вручали их всем пришедшим детям.

Как удивительно замкнулся круг. Рождество и роскошь, платья из Парижа и свой большой дом – это снова возможно. 104 года и еще чуть-чуть. Только дети не целуют руки папА и мамА, когда выходят к обеду, няни не говорят по-французски, и солонка стала общей.